Я знала Вас не слишком хорошо. Не лучше, чем Вы меня.
Однажды, к большому моему удивлению, Вы пригласили меня в театр, что вызвало в моей душе волну внезапной, несколько детской радости.
Я говорила много. Но не потому, что мне этого хотелось. Просто мне очень хотелось показаться Вам интересной. Я говорила о чемпионате мира по футболу, о лирике Лермонтова, о проблемах мироздания, о флоре и фауне Аргентины… Но все это казалось мне до нелепости неуместным. Вы же вежливо кивали и периодически вставляли короткие фразы в мой суетливый монолог. Вы не спорили со мной и не соглашались. Как этично с Вашей стороны.
Иногда мне казалось, что я нравлюсь Вам, но Вы об этом молчите. Иногда мне казалось, что я безразлична Вам, но Вы об этом не думаете.
Вы шли совсем рядом со мной. Образ Ваш был ознаменован уверенным спокойствием и гармонией. От Вас приятно пахло никотином и мятой. Вы несли на шее тяжелый фотоаппарат и периодически давали мне прикурить. Всякий раз в этот момент Вы встречались со мной взглядом. И мне казалось, что нет в мире ничего более всеобъемлющего и прекрасного, чем Ваши зеленые глаза. От этого ощущения захватывало дух, и я томно улыбалась, пытаясь придать своему облику как можно больше загадочности.
Во время первого акта Вы держались вежливо, спокойно и до приторности правильно. Я наклонилась к Вам только дважды. Спросить будет ли антракт, и как фамилия Воланда. Актера, исполняющего роль Воланда. Вы сначала не поняли моего вопроса и наверняка решили, что я ужасно глупая.
Антракт был ознаменован парой глотков прохладной воды и тягучим молчанием, которое изо всех сил пыталось прикинуться глубокомысленным.
Второй акт оказался ничуть не менее замечательным, чем первый. В самом финале, на поклоне, когда все аплодировали, Вы даже поднялись с кресла в знак уважения. Я поспешила последовать Вашему примеру, стараясь не смотреть на Вас.
Спектакль закончился. Мы вышли в ночную Москву и оба закурили. Этот ритуал сблизил нас. Как один из тех ритуальных ярлыков, которые мы навешиваем на себя на протяжении всей жизни, пытаясь казаться одним из «своих».
Мы обсуждали постанову. Живо. Горячо. Сухо.
Машину Вы, конечно, не водили, что казалось мне (или Вам?) признаком независимости и современности. Когда мы ехали в метро, мы практически не говорили.
Вы проводили меня почти до двери подъезда и так, знаете ли, вежливо и скупо поцеловали в щеку на прощание.
Я поднималась по лестнице и думала – интересно, насколько велика разница между той, какой Вы меня видите, той, какой я хочу, чтобы Вы меня видели, и той… кем я являюсь на самом деле?
Этот внезапно возникший вопрос заставил меня забыть о великолепии Ваших глаз и сказать себе, что я больше никогда не пойду с Вами в театр.